Монахиня Евстафия (Морозова). Христианское осмысление подвига верных царских слуг. Малоизвестные документы и новые источники

В 1920-е годы близко знавший Царственных Страстотерпцев корнет С. В. Марков писал: «Я считаю своим долгом глубоко преклониться перед светлой памятью тех, кто не на словах, а на деле запечатлел свою преданность Царской семье. Они пошли за своим повелителем в изгнание и кровью своей доказали свою преданность и верность ему. Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя[1]»[2].

Почитая сегодня святых Царственных Страстотерпцев, мы не должны забывать и тех людей, которые добровольно разделили с ними заключение и смерть. Несмотря на то, что эти люди принадлежали к разным сословиям, имели разный уровень образования и воспитания, их всех объединяла вера в Бога, верность своему долгу и преданность Государю.

В настоящее время по благословению митрополита Екатеринбургского и Верхотурского Кирилла членами комиссии по канонизации святых Екатеринбургской митрополии производится сбор сведений о верных царских слугах, убиенных в Екатеринбурге и Перми в 1918 году. Свою задачу члены комиссии видят в объективном рассмотрении жизни и деятельности царских слуг в контексте исторических событий, а также в христианском осмыслении их подвига.

Одним из направлений деятельности нашей комиссии является составление жизнеописаний тех, кто пострадал в годы гонений на Церковь. В основу этого положен принцип использования максимального количества различных исторических источников. Это включает в себя работу по выявлению документов, связанных с деятельностью того или иного лица, их сбор, систематизацию, интерпретацию, изучение и использование. Прежде всего, мы ищем метрические записи о рождении, венчании, смерти как самого пострадавшего, так и его родителей, детей и ближайших родственников. Затем — послужные или формулярные списки, приказы по основной деятельности, служебную переписку, личные письма, дневники, записные книжки, фотографии. Мы разыскиваем родственников репрессированных людей и собираем их воспоминания. Найденные документы стараемся оценивать с точки зрения их достоверности, анализировать, сопоставлять с другими материалами и только тогда использовать для составления жизнеописания. Такой подход дает возможность представить жизненный путь новомученика более объективно, а также ввести в научный оборот найденные исторические источники.

В настоящем докладе нам хотелось бы сообщить о новой информации, которую удалось найти при работе над составлением жизнеописаний царских слуг, а также обозначить некоторые сложности в поиске и использовании источников. Речь пойдет о сборе материалов относительно доктора Е. С. Боткина, князя В. А. Долгорукова, графини А. В. Гендриковой, комнатной девушки А. С. Демидовой и повара И. М. Харитонова.

На сегодняшний день наибольшее количество документов собрано о жизни и деятельности лейб-медика императора Николая II Евгения Сергеевича Боткина. Это стало возможным благодаря тому, что изучением его жизненного пути серьезно занимаются несколько исследовательских групп Санкт-Петербурга. Еще в 2007 году под руководством исследовательницы Ольги Тимофеевны Ковалевской сложился небольшой, но деятельный коллектив почитателей и исследователей жизни доктора Боткина. Трудами О. Т. Ковалевской были подготовлены и изданы книги: «Царский лейб-медик» — о Евгении Сергеевиче Боткине; и «С Царем и за Царя. Мученический венец Царских слуг» — обо всех четырех слугах, погибших с Царской семьей в подвале дома Ипатьева.

Санкт-Петербургское отделение общества Российского Красного Креста под руководством Лидии Павловны Шинкаревой вот уже несколько лет осуществляет проект «Возрождение и возвращение имени Е. С. Боткина в Россию». В июне 2010 года по инициативе Общества была проведена Первая международная конференция, посвященная 145–летию со дня рождения Е. С. Боткина.

Научная и педагогическая деятельность доктора Е. С. Боткина в императорской Военно-медицинской академии стала предметом исследования профессора Виктора Сергеевича Никифорова^[3]. В июне 2015 года при его участии одна из секций IV Всероссийского межрегионального конгресса «Балтийский медицинский форум», проходившего в Санкт-Петербурге, была посвящена 150-летию со дня рождения Е. С. Боткина. «В нынешнее время пример доктора Е. С. Боткина может иметь большое значение в духовно-нравственном становлении молодых поколений медицинских работников»^[4], — сказано в материалах конференции.

И наконец, молодой исследователь Федор Ильич Ильин провел значительную работу по изучению гимназических лет Евгения Боткина. Особенно ценными являются, на наш взгляд, найденные им сведения об имении Боткиных в Финляндии и о построении там храма.

Все вышеперечисленные исследователи с готовностью откликнулись на просьбу Екатеринбургской комиссии по канонизации святых о помощи и оказали содействие в сборе материалов. Полученные сведения были объединены и систематизированы; был также организован поиск новых документов.

При изучении биографии Е. С. Боткина нам встретились различные мнения о происхождении и вероисповедании его родственников. Одни называли их выходцами из крестьян, другие — из посадских людей; что касается вероисповедания его родственников, то было высказано мнение, будто бы они были старообрядцами. Весьма важными источниками для выяснения этих вопросов стали метрические книги. В архивном фонде Псковской духовной консистории сохранились исповедные росписи и метрические книги православной церкви во имя святого пророка Божия Илии города Торопца Псковской губернии. В них имеются сведения о деде, прадеде, прапрадеде и других родственниках Евгения Сергеевича. Из этих документов выяснилось, что прапрадед Е. С. Боткина Афанасий Кузьмич Боткин происходил из посадских людей г. Торопца, но уже к 1769 году стал купцом. Сохранилась запись о крещении 15 мая 1781 года Петра Кононовича Боткина (деда Евгения), который заложил благосостояние семьи, организовав чайную торговую фирму. В ней сообщалось о том, что родителями младенца были «купец Конон Афонасьев сын Боткин и Евдокия Димитриева»^[5], восприемниками стали «оной Ильинской церкви священника Иоанна Иванова сын Николай Иванов и означенных родителей дочь девица Анна Кононова»^[6], а таинство крещения совершил священник Иоанн Иванов. Сохранилась также запись о погребении 14 января 1788 года торопецкого купца Конона Афанасьевича Боткина, которому было на тот момент 57 лет. Таким образом, очевидно, что ближайшие родственники Евгения Сергеевича были православного вероисповедания и происходили из посадских людей, ставших впоследствии купцами.

На сайте Центрального государственного исторического архива в Санкт-Петербурге (ЦГИА СПб.) размещены все метрические книги, которые хранятся в этом архиве, и за небольшую плату с ними можно работать со своего компьютера. К сожалению, сохранность метрических книг далеко не полная, однако в них удалось найти документы о рождении, венчании и разводе самого доктора Е. С. Боткина, венчании его родителей, крещении ближайших родственников, рождении и смерти первого сына. Кончина первенца вызвала у Евгения Сергеевича, как известно, сильные душевные переживания и способствовала укреплению его веры. Он сам писал о том, что после этого стал заботиться больше «о Господнем»^[7]. Теперь мы имеем и документальное подтверждение этих слов: его сын Сергий действительно скончался на шестом месяце жизни от воспаления мозговой оболочки. На третий день младенца отпели во Владимирской церкви и похоронили на кладбище Воскресенского Ново-Девичьего монастыря.

Итак, найденные в ЦГИА СПб. документы свидетельствуют о том, что доктор Евгений Сергеевич Боткин родился и вырос в православной семье и всю свою жизнь до мученической кончины оставался верным чадом Русской Православной Церкви.

Из значимых для исследователей документов, касающихся его родственников, можно упомянуть об архивном деле на получение Петром Кононовичем Боткиным звания потомственного почетного гражданина^[8] и о послужном списке Петра Петровича Боткина, который был крестным отцом Евгения^[9]. В них содержатся важные биографические данные, позволяющие исправить существующие неточности в публикациях о династии Боткиных.

Огромное значение для изучения деятельности какого-либо лица имеют его послужные списки и приказы по работе. К настоящему времени выявлено несколько послужных списков Евгения Сергеевича Боткина, которые дополняют друг друга. Ценнейшие сведения о начале его врачебной деятельности содержатся в архивном деле «О службе сверхштатного врача Евгения Сергеевича Боткина»^[10] фонда Санкт-Петербургской Мариинской больницы для бедных ЦГИА СПб. В нем есть его послужной список за 1890 год, прошения о поступлении на службу в Мариинскую больницу, о вступлении в брак, о поездке за границу с научной целью, характеристики руководства и другие интересные документы. В Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА) находится на хранении автобиография^[11], составленная самим Е. С. Боткиным при подаче документов на соискание звания приват-доцента Военно-медицинской академии.

В фондах Министерства императорского двора Российского государственного исторического архива (РГИА) имеются документы, связанные с назначением Евгения Сергеевича лейб-медиком Государя: его послужной список, приказ о назначении, подписанный Императором, паспортные книжки супругов Боткиных и другие. Эти документы подтверждают информацию о том, что кандидатура нового лейб-медика была выбрана самой Императрицей. Так, например, гофмаршал граф П. К. Бенкендорф сообщал 6 апреля 1908 года: «Государыня Императрица Александра Феодоровна желает, чтобы ко дню Св. Пасхи почетный лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин был бы назначен лейб-медиком на место покойного Г. И. Гирша»^[12]. А из указа самого Императора Николая II можно узнать, что назначение действительно состоялось в день Пасхи 13 апреля 1908 года: «Главного врача общины сестер милосердия св. Георгия... статского советника Евгения Боткина Всемилостивейше назначили мы нашим лейб-медиком»^[13].

Ценными источниками, дающими представление о методах лечения доктора Е. С. Боткина, являются его записные книжки, материалы из которых также не введены еще в научный оборот. К настоящему времени выявлено несколько записных книжек врача — за время его студенческой жизни и за период с 1913 по 1918 годы. На основании новых документов можно прояснить вопрос о тех способах лечения, которые применял доктор Боткин в отношении Царевича, Императрицы и Великих княжон, а также других пациентов. Так, например, доктор Боткин в 1913 году после травмы в Спале рекомендовал Царевичу принимать грязевые ванны. И в своих записных книжках он фиксировал процесс и результаты лечения. По этим записям можно проследить, насколько эффективны были применяемые методы.

Однако, кроме биографических данных, нам важно было найти документы о духовной жизни как членов семьи Боткиных, так и самого Евгения Сергеевича. Ценным документом в этом отношении является архивное дело «О постройке домовой церкви в имении Култилла в Финляндии..., принадлежащей тайному советнику С. П. Боткину»^[14], хранящееся в ЦГИА СПб.

У Сергея Петровича Боткина была дача в Гатчине, где семья имела возможность посещать православные храмы. Однако в начале 1880-х годов он купил в Финляндии мызу Култилла^[15], поблизости от которой не было ни одной церкви. Поэтому сразу же после приобретения усадьбы Сергей Петрович приступил к строительству домовой церкви. В прошении к архиерею он писал: «Так как по финляндским законам всякий землевладелец имеет право строить на своей земле что ему угодно, то я, в купленном мною имении Култилла... затеял построить православную церковь, ввиду того что кругом меня мызы принадлежат все больше русским владельцам, и между тем нигде вокруг не имеется русской церкви»^[16]. Документы дела позволяют сделать вывод о том, что в семье профессора С. П. Боткина православному богослужению и религиозному воспитанию детей уделялось большое внимание. Благодаря исследованиям студента Юридической академии Федора Ильича Ильина удалось найти место, где стояла домовая церковь Боткиных в честь святых апостолов Петра и Павла. Сейчас на этом месте находится заброшенный скотный двор. Уже в течение нескольких лет по инициативе исследователей ведется переписка с органами государственной власти о необходимости спасения от разрушения остатков имения Боткиных, создания там музея и восстановления храма.

Ценнейшими историческими источниками, раскрывающими духовную жизнь Е. С. Боткина, являются также его письма. Доктор Боткин писал много, однако значительную часть писем уничтожили в Тобольске его дети Татьяна и Глеб, опасаясь репрессий. Глеб Боткин писал: «В течение часа моя сестра и я были заняты сжиганием всех писем и бумаг от Императорской семьи и от моего папы — все они были бесценными документами. Глядя на них, сгорающих в пламени, нам обоим хотелось плакать. Но мы чувствовали, что это лучше, чем позволить красным читать эти очень личные письма и записки»^[17]. Татьяна же, после развода с мужем Константином Мельником, сожгла также письма Евгения Сергеевича к ее бывшему супругу, поскольку посчитала их содержание «слишком личным»^[18]. Отрывки из писем отца к сыновьям Татьяна Евгеньевна напечатала в своей книге «Воспоминания о Царской семье и ее жизни до и после революции». Часть эпистолярного наследия Е. С. Боткина опубликована в книге О. Т. Ковалевской «Царский лейб-медик». Корреспонденция Евгения Сергеевича, которая была найдена среди его бумаг в Ипатьевском доме, сейчас находится в фонде № 740 Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Многие из его писем никогда не публиковались. В настоящее время членами Екатеринбургской комиссии по канонизации святых производится их расшифровка.

Переписка заменяла Евгению Сергеевичу и его детям личное общение. Доктор Боткин писал: «Так много хочется и нужно сказать Вам, мои драгоценные мальчики... хоть ежедневными письмами, когда не можешь прийти [к вам] на “посиделки“ и “поболталки“»^[19]. В письмах они рассказывали друг другу о том, как проводят время, делились своими наблюдениями, переживаниями, скорбями, обсуждали прочитанные книги. В письмах Евгения Сергеевича часто встречаются размышления о вере и о христианских добродетелях. Особенно интересны письма, написанные в Тобольске и Екатеринбурге. Они также находятся в 740 фонде ГАРФа. Именно эти письма стали основным источником, раскрывающим внутреннее состояние Е. С. Боткина в тяжелый период заключения.

Евгений Сергеевич относился к происходившему вокруг него без ропота или раздражения, он не жаловался ни на условия проживания, ни на климат, ни на грубость охранников, а сохранял благодушие и даже находил поводы для радости. Доктор Боткин писал, что ему нравится город Тобольск, который он называет «богобоязненным городом»^[20], так как «на 2200 жителей здесь 27 церквей и все такие старинные, красивые»^[21].

«А какая милая комната у меня, если бы ты только видел, и как в ней хорошо!»^[22], — писал он сыну Георгию.

А в другом письме он замечал: «Удивительно красиво здесь умеет окрашиваться небо»[23]. И далее писал: «Такая красота, что трудно оторваться: слева зеленеет... край городского сада, за которым уютно смотрит на меня, лишь с одного края прикрытый деревьями, аппетитный простой двухэтажный белый дом»^[24].

Интересно сопоставить эти письма с воспоминаниями других лиц об этом же периоде. Так, например, про «милую комнату» дочь Татьяна рассказывала, что она была «маленькой, проходной и солдаты беспрерывно ходили мимо»^[25]. Зимой температура в доме, и в комнате доктора, опускалась до +9°. Глеб Боткин в своей книге так описывал свою жизнь в тех условиях: «К тому времени сибирская зима полностью держала нас в своих ледяных тисках. Ни стены, ни печи не могут оградить от этого холода. Дрожишь от холода, когда просыпаешься, дрожишь от холода весь день, дрожишь от холода, ложась в постель, продолжаешь дрожать от холода во сне. Невыносимый холод создает впечатление, будто ледяные руки некого невидимого чудовища охватили твои ребра и впиваются в тело до боли в каждой кости и мышце. Ты не можешь работать, ты не можешь даже думать, а только сидишь в отчаянии, уверенный, что никогда больше не сможешь свободно дышать. Кратко сказать, во время сибирской зимы ты больше не живешь, а просто существуешь, в некоем морозном оцепенении»^[26]. А его отец говорил о времени, прожитом в Тобольске вместе со своими детьми, с любовью и глубокой благодарностью Богу. В предсмертном письме Е. С. Боткина есть такие слова: «И Бог благословил мои труды, и я до конца своих дней сохраню это светлое воспоминание о своей лебединой песне. Я работал изо всех своих последних сил, которые неожиданно разрослись там, благодаря великому счастию совместной жизни с Танюшей и Глебушкой, благодаря хорошему, бодрящему климату и сравнительной мягкости зимы и благодаря трогательному отношению ко мне горожан и поселян»^[27]. Такое светлое мировосприятие может свидетельствовать о глубокой внутренней жизни человека.

Как видно из писем, Евгений Сергеевич постоянно молился о себе, о детях, о Родине: «Какие пожелания высказать мне ко дню твоего Ангела? — писал он Георгию, — Боже мой! Их столько, и вместе с тем они все сводятся к нескольким молитвенным словам, которые я по стольку раз на дню в душе обращаю к Богу: “Не покидай их!”. Но не покинул ли Он уже нашу Родину?... А я еще верю, что Бог не покинул Россию»^[28].

«Поддерживает только молитва и горячее безграничное упование на милость Божию, неизменно нашим Небесным Отцом на нас изливаемую»^[29], — откровенно сообщал он в другом письме.

Исследование писем Евгения Сергеевича дает представление об его христианском отношении не только к близким людям, но и к охранникам, надзирателям. Показателен такой случай, о котором удалось узнать также из корреспонденции доктора, которая находится на хранении в ГАРФе. В городе ему удалось купить очень хорошую двуспальную березовую кровать, а также матрац к ней. Он с юмором говорил, что «нежно полюбил»^[30] эту кровать и она его «в известный момент влечет к себе неудержимо»^[31]. В нескольких письмах он делился радостью по поводу удачной покупки со своими детьми, размышляя о том, кому ее лучше предложить: Татьяне или Глебу, когда они приедут. Однако когда он узнал, что комиссару В. С. Панкратову из-за неожиданного приезда не на чем спать, то, не раздумывая, отдал эту кровать комиссару, из-за которого и Царская семья, и он сам подвергались различным притеснениям.

В тобольской ссылке Евгений Сергеевич еще сильнее прилепился сердцем к Богу. В одном из писем он писал сыну Юрию, что порой даже думает об уходе в монастырь: «А если б вас (детей. — Сост.), не дай Бог, у меня не стало, — поступил бы здесь в какой-нибудь монастырь»^[32]. Эти слова свидетельствуют о глубокой сердечной вере Е. С. Боткина и его желании служить Господу.

Кроме архивных материалов при составлении жизнеописания были широко использованы опубликованные источники: дневники, мемуары, сборники документов, переписка, воспоминания организаторов, участников и свидетелей убийства Царской семьи. В особенности интересными оказались воспоминания Глеба Боткина, изданные только на английском языке, и Петра Боткина — на французском.

Таким образом, на основе целого комплекса исторических источников составлено жизнеописание Е. С. Боткина, в котором подробно рассмотрены все этапы его жизни: жизнь в семье и религиозное воспитание, учеба в гимназии, университете. В соответствии с послужным формуляром полностью раскрыта его врачебная деятельность, его поведение во время русско-японской войны и деятельность в период Первой мировой войны. В новом жизнеописании Е. С. Боткина освещена его деятельность, касающаяся лечения Императрицы Александры Феодоровны и Цесаревича Алексия Николаевича, рассмотрено отношение к Г. Е. Распутину. Подробно изложено и его поведение при добровольном заключении с Царственными узниками: сначала в Александровском дворце, затем в Тобольске и Екатеринбурге, отмечено его христианское отношение к переживаемым событиям.

Достаточно большой комплекс документов сохранился также относительно жизни и деятельности гофмаршала Императорского двора генерал-майора князя В. А. Долгорукова.

Так, в архиве Свято-Троицкой духовной семинарии в Джорданвилле среди документов «тобольского» периода жизни Царской семьи встретилось довольно большое количество деловой и личной переписки князя, документы, связанные с его родовым имением в Смоленской губернии, счета, расписки и т. п. В архиве имеются также приказы по Гофмаршальской части, среди которых есть и приказ о назначении князя В. А. Долгорукого на должность гофмаршала в 1914 году, а также много документов, связанных с пребыванием Царской семьи и ее верных слуг в Тобольске.

Большое количество писем князя В. А. Долгорукого 1915–1918 годов удалось найти в архиве Гуверского университета в США. Написаны они на русском и французском языках и адресованы его отчиму — обер-гофмаршалу Императорского двора графу Павлу Константиновичу Бенкендорфу — и матери — графине Марии Сергеевне Бенкендорф (по первому браку — княгине Долгоруковой). В 1921 году Бенкендорфам удалось выехать из советской России. Граф Павел Константинович скончался от разрыва сердца сразу же после пересечения границы — в Нарве, а его супруге, матери князя В. А. Долгорукова, удалось эмигрировать во Францию[33]. Видимо, именно ею была сохранена корреспонденция сына.

Особенно ценны, конечно, письма, посланные им из Тобольска, которые являются своеобразной летописью событий того периода. В них он описывает жизнь узников в Сибири, мужественное перенесение трудностей и скорбей, а также их глубокие сердечные переживания о том, что происходило тогда в России. В целом его письма к матери и отчиму проникнуты верой в Бога и надеждой на Его всесильное заступление. Интересно, что о своей духовной жизни он писал в основном матери, которая, видимо, была для него наиболее близким человеком. Поэтому письма В. А. Долгорукова к матери стали очень важным источником, из которого были получены сведения об искренней вере Василия Александровича и его благочестивой жизни. «Я молю Бога о помощи во всем и часто думаю о тебе»[34], — писал он матери, например, 28 августа. «Я внутренне уравновешен и спокоен, Бог мне помогает, но я не знаю, что произойдет, и мы должны полагаться на благость Божью, — делился он с ней же своими размышлениями 20 ноября. — …Только Бог знает, что произойдет дальше; необходимо много мужества и много молитв»[35]. «Я часто испытываю тревогу, особенно за будущее… — откровенно писал он графине Марии Сергеевне в январе. — Только Бог может помочь… Пусть Бог позаботится о вас»^[36]. «Сохрани вас Господь… Да хранит вас всех Бог», — так обыкновенно заканчивал он свои письма отчиму.

Из его собственных писем, из дневниковых записей членов Царской семьи и свиты, видно, что и во время добровольного заключения в Тобольске князь старался верой и правдой служить Августейшим узникам: делил с ними досуг, беспокоился об условиях проживания и оплате служащих, о хозяйстве семьи. Неоднократно он обращался за денежной помощью к своей матери и отчиму, просил ходатайства последнего о нуждах узников, сообщал им о трудностях.

Но главную скорбь и страдание причиняли членам Царской семьи и свиты, конечно, события, которые совершались в то время в России: разложение армии, захват власти большевиками, заключение унизительного Брест-литовского договора. Дневники, переписка Царственных страстотерпцев, мемуары свидетельствуют о том, что Государь крайне страдал от происходившего. Своими сердечными муками он делился с близкими ему людьми, в том числе, с князем В. А. Долгоруковым. В обнаруженных в архиве Гуверского университета письмах князь писал своей матери об Императоре так: «Он все такой же; страдая душою, не скрывает своего отношения ко всему происходящему, но все же сумел сохранить свое очарование и дружелюбие»^[37].

Сам князь, как истинный патриот и гражданин, конечно, также испытывал глубокие страдания из-за совершавшегося. «Истинные патриоты не могут не страдать в такое время»^[38], — писал Василий Александрович отчиму. «Я не буду говорить о мирном договоре. Сердце обливается кровью»^[39].

Лишь вера и молитва подлинно помогали узникам переносить все лишения и нравственные страдания. Главным утешением были для них богослужения, молитва, участие в Таинствах исповеди и святого причащения. Уже в первом сохранившемся письме из Тобольска, от 14 августа 1917 года, князь сообщал родным, что рядом с домом находится церковь Благовещения — «очень старая, Елисаветинского времени, и внутренность очень красивая»[40]. Тем не менее, сначала в церковь ходить не разрешалось: богослужения совершались на дому. Лишь 8 сентября, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, как писал Василий Александрович родным, в первый раз было разрешено выйти в Благовещенский храм. Описывал он и то, как в Тобольске все вместе по-семейному отмечали Рождество. Желая поблагодарить и порадовать тех, кто сохранил к ним любовь и верность, Императрица и дочери лично приготовили им небольшие подарки. «После вечерни Она[41] подарила мне подушку, сшитую ею самой, Библию, и мешочек, сшитый детьми. <…> Это было очень трогательно»^[42], — отмечал Василий Александрович.

Сообщал он близким и о том, что во время Великого поста члены Царской семьи и их верные подданные усердно говели, посещали все богослужения, готовились к исповеди и Святому Причащению. Во вторник первой седмицы Василий Александрович писал родственникам: «Мы молились всю эту неделю и сердцем я полностью с вами. Подумайте обо мне сегодня и простите меня. Нам разрешается ходить в церковь в среду, пятницу и в субботу с утра. В другие дни богослужение проходит в зале большого дома. Семья (дамы) составила хор»^[43]. В пятницу же все, в том числе и князь В. А. Долгоруков, исповедовались, а на следующий день приобщались Святых Таин.

Содержатся в его письмах и свидетельства о высокой христианской настроенности членов Царской семьи, сохранявших и в суровых условиях заключения бодрость и душевный мир. «Сейчас они очень спокойны и ласковы; нам часто очень больно за них. Дети добры и терпеливы — поразительная выносливость»[44], — писал он.

Можно отметить, что письма В. А. Долгорукова стали для нас особенно ценным источником еще и потому, что в них были обнаружены важные сведения также о генерале И. Л. Татищеве, графине А. В. Гендриковой, поваре И. М. Харитонове и других слугах.

В процессе работы по сбору материалов были найдены документы о служебной деятельности князя В. А. Долгорукова и в российских архивах. Так, в РГВИА сохранился его послужной список[45], по которому мы смогли уточнить многие даты и факты его биографии, выявить содержащиеся в некоторых изданиях неточности и дополнить информацию. В РГИА также имеются отдельные документы о служебной деятельности его и его ближайших родственников[46]. Там же сохранилось духовное завещание[47] его отца — князя А. В. Долгорукова, благодаря чему появилась возможность уточнить состав семьи Долгоруковых на 1870 год, место кончины отца и место его погребения. В ГАРФе имеются документы о последнем периоде жизни князя В. А. Долгорукова, в частности несколько его заявлений в Уральский областной совет с просьбой о переводе из тюрьмы в дом Ипатьева[48].

Ценные сведения о благотворительности В. А. Долгорукова и его родного брата встретились нам в Смоленских епархиальных ведомостях конца ΧΙΧ столетия. Дело в том, что в Смоленской губернии находилось их родовое имение, где в одном из селений — селе Чамово Ельнинского уезда — сестрой их деда княгиней Е. А. Долгоруковой была построена красивая трехпрестольная церковь в честь Сошествия Святого Духа. На ремонт этого храма и делали пожертвования братья. В описании села Чамово, составленном в 1904 году, говорилось, что церковь эта — «каменная, по сельской местности довольно замечательная по внешнему виду, а также и внутри отделана весьма великолепно»[49].

Сложнее оказался поиск потомков и родственников князя В. А. Долгорукова. Известно, что ни он, ни его родной брат Александр Александрович никогда не были женаты и не имели детей. Однако у них было много родственников по линии их матери: потомков ее братьев и сестер. Кое-что узнать о них оказалось возможным из книги двоюродной сестры Василия Александровича княгини В. А. Долгоруковой «Времена Тройки. Россия 1885–1919», изданной в Париже в 1978 году[50], однако связаться с родственниками Долгоруковых, как и с некоторыми потомками родного брата графа П. К. Бенкендорфа, нам пока не удалось.

Все собранные материалы о князе В. А. Долгоруковом в настоящее время систематизируются, анализируются и используются для составления его полного жизнеописания[51].

Интересной, но не простой оказалась работа по сбору сведений о личной фрейлине Императрицы Александры Феодоровны графине А. В. Гендриковой, также добровольно разделившей с Царственными страстотерпцами их крестный путь и запечатлевшей свою верность им кровью.

Известно, что в 1918 году, после занятия Екатеринбурга частями белых и чешских войск, в помещении бывшего Волжско-Камского банка, где размещался Уральский областной совет, было найдено много личных вещей графини, отобранных у нее при аресте: ее личные документы и вещи, дневники, переписка с членами Царской семьи и матерью, фотографии и т. п. Всего в описях ее вещей значилось 192 письма и записки, 91 письмо графини своей матери, 27 телеграмм Государыни и Царских детей, четыре открытки от великой княгини Елисаветы Феодоровны, а также пять писем самой графини на имя Государыни. Были упомянуты также пять ее дневников за 1913–1917 годы, фотоальбомы ее родственников и членов Царской семьи[52]. К сожалению, в настоящее время местонахождение этих бесценных документов неизвестно, но мы надеемся, что, возможно, они все же сохраняются где-то в частных коллекциях и со временем будут вновь обретены.

До нас дошли лишь выдержки из ее дневников и переписки. Так, некоторые фрагменты ее дневниковых записей 1917 года были включены генералом М. К. Дитерихсом в его книгу «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале»[53]. Им же был осуществлен перевод некоторых писем и записок Императрицы 1912–1918 годов, адресованных А. В. Гендриковой. Эти тексты сохранились в печатном виде в одном из томов дела об убийстве Царской семьи, находящегося ныне на хранении в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) в Москве. К настоящему времени эти переводы опубликованы[54]. Дневник графини за 1918 год был включен в сборник документов «Гибель царской семьи», изданный сотрудником издательства «Посев» Н. Г. Россом в 1987 году.

Благодаря изучению этих источников стало возможным составить ясное представление о религиозной настроенности Анастасии Васильевны, ее глубокой вере и истинно христианском мироощущении. Например, за два дня до отъезда из Царского села вместе с Августейшими узниками в Тобольск она сделала в своем дневнике такую запись:

«Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши… Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне и поддерживал меня за все эти почти пять месяцев ареста.

Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь все и всех дорогих отдать всецело в руки Божьи, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что по мере умножения в нас страданий Христовых, умножится Христом и утешение наше^[55]. Если Он мне пошлет еще испытания и трудности в жизни, то даст соответственно и больше сил. Надо только изо дня в день просить у Него Духа Святого и силы на предстоящий день.

Я знаю, что я ничто без помощи Божьей…: уныние, страх, малодушие овладевают мной, как только Божья благодать меня покидает, но я знаю, что это должно так быть временами, что это необходимое испытание, которое нужно стараться покорно и терпеливо вынести, и тогда опять находят светлые минуты, и я их жду и так верю, что они придут. У меня их так было много, что я знаю, что это только милость Божья не по моим заслугам…

…Я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнений, вопросов или ропота в руки Божьи с доверием и любовью»^[56].

Нужно отметить, что многие записи в ее дневниках посвящены ее матери — графине Софье Петровне. Однако до сих пор о ней почти ничего не было известно. В процессе поиска источников нам удалось связаться с родственницей Гендриковых, которая приходится внучатой племянницей графине Ольге Николаевне Гендриковой, супруге брата Анастасии Васильевны. Оказалось, что Ольга Николаевна оставила довольно подробные воспоминания на русском языке о семье Гендриковых и, в частности, о самой графине Анастасии Васильевне и ее матери Софье Петровне, о доме, в котором они жили в Санкт-Петербурге, об их родовом имении и т. п. Уже в наше время эти воспоминания были переведены на английский язык и опубликованы в 2012 году в Канаде в книге «А Countess in Limbo»[57]. Из них нам удалось узнать много нового о родственниках Анастасии Васильевны, в особенности о ее матери, которая, как выяснилось, отличалась глубокой религиозностью.

Оказалось, что у Софьи Петровны была очень тяжелая судьба: в 35 лет (около 1895 года) она перенесла сложную операцию, после которой осталась инвалидом на всю жизнь. Около двадцати лет она была прикована к постели, при этом ей постоянно приходилось терпеть мучительные боли. Спальня ее напоминала собой часовню — она была вся заставлена иконами и лампадами. Около ее кровати стояла ширма, полностью покрытая образами. Под подушкой у нее всегда лежал большой железный крест, которым она благословляла близких.

Графиня Ольга Николаевна Гендрикова в своей книге вспоминала: «Когда я впервые увидела мою “belle-mère”^[58], я невольно вспомнила рассказ Тургенева “Живые мощи”. В ее бледном, почти бескровном лице, горели лишь глубоко впавшие, черные, живые глаза. Но как только она закрывала их, ее лицо делалось похожим на лицо мертвеца! Однако хотя физически она была полным инвалидом, дух ее был необыкновенно бодр и силен»^[59]. Из ее воспоминаний очевидно, что Софья Петровна была искренне верующим человеком, а многолетние страдания, которые она переносила, как бы отрезали ее и горячо ее любившую Анастасию Васильевну от мира со всеми его утехами, помогали углубляться в молитву и надеяться лишь на помощь Божию. Правда, при знакомстве с воспоминаниями графини Ольги Николаевны нужно иметь в виду и то, что сама она была в тот период, видимо, не особенно воцерковленной молодой девушкой, любившей светскую жизнь и различные развлечения, отчего в ее воспоминаниях иногда чувствуется даже несколько негативное или ироничное отношение к религиозности своей “belle-mère”. Но несмотря на это, сведения, которые содержатся в воспоминаниях Ольги Николаевны, представляют чрезвычайную ценность.

По документам Государственного архива Харьковской области удалось уточнить место рождения Анастасии Васильевны[60], а также родословную графов Гендриковых[61].

В документах, находящихся в РГИА, содержится информация о служебной деятельности ее отца — обер-церемониймейстера Высочайшего двора графа В. А. Гендрикова, а также об имуществе Гендриковых в Санкт-Петербурге и действенной помощи им Царской четы после внезапной смерти Василия Александровича в 1912 году. Там же сохраняются их некоторые личные письма[62].

Очень полезными в сборе информации о графах Гендриковых оказались также различные адрес-календари, адресные и справочные книги Харькова и Санкт-Петербурга, где они проживали.

Документы же, подтверждающие мученическую кончину графини А. В. Гендриковой, можно найти в РГАСПИ[63], ГАРФе[64] и Пермском государственном архиве новейшей истории[65].

В письмах из Тобольска князя В. А. Долгорукова, находящихся в архиве Гуверского университета США, и в воспоминаниях баронессы С. К. Буксгевден, опубликованных в книге «Жизнь и трагедия Александры Феодровны», есть свидетельства о мирном и даже радостном состоянии духа графини А. В. Гендриковой в период заключения.

«Гендрикова старается быть радостной»^[66], — писал в марте 1918 года князь В. А. Долгоруков своей матери в Петроград. «Гендрикова довольно спокойна, и опустошение ее дома в Петрограде ее не сильно впечатлило»^[67], — сообщал он же в другом письме. А баронесса С. К. Буксгевден писала о том, что в заключении очень усилилась религиозная настроенность Анастасии Васильевны: теперь она была полностью погружена в духовную жизнь, полностью отстранилась от всех земных дел и интересов и много думала о смерти, «которая совершенно не приводила ее в ужас»^[68].

Подробные свидетельства о периоде ее пребывании в тюрьмах Екатеринбурга и Перми, о мужественном поведении под арестом и перед самым расстрелом содержатся также в воспоминаниях камердинера Государыни Императрицы Александры Феодоровны А. А. Волкова[69], княгини сербской Елены Петровны[70] и личного секретаря князя Императорской крови Иоанна Константиновича и княгини Елены Петровны С. Н. Смирнова[71]. По их свидетельству, и в заключении Анастасия Васильевна сохраняла силу духа и даже радость, стараясь всегда подбадривать княгиню, унывавшую от разлуки с мужем.

На основе собранных материалов членами комиссии было составлено новое, более подробное, жизнеописание графини А. В. Гендриковой, в котором сделана попытка раскрыть все этапы ее недолгой жизни (она была убита в возрасте лишь 30 лет), показать ее религиозность, прояснить отношение к Г. Е. Распутину, а также приведены отзывы о ней членов Царской семьи, ее родных и сослуживцев, тех, кому довелось вместе с ней разделить Крестный путь Царственных страстотерпцев[72].

В процессе работы по сбору материалов удалось найти некоторые новые сведения и об Анне Степановне Демидовой, комнатной девушке Императрицы Александры Феодоровны: уточнить факты и даты ее биографии, собрать более полную информацию о ее предках и ближайших родственниках. Основную информацию о ней мы почерпнули в Государственном архиве Вологодской области, где к нашим поискам отнеслись с чрезвычайным вниманием и оказали всяческое содействие, а также в РГИА.

Из документов стало ясно, что ее родственники занимали в родном городе Череповце самое высокое положение, а главное, — все они были православными и многие отличались даже особой религиозностью. Так, в конце ХVIII века прапрадед Анны Степановны именитый купец В. Н. Демидов был избран Городским головою Череповца, а ее дедушка, купец второй гильдии А. А. Демидов, являлся заместителем городского головы. Помимо торговой и общественной деятельности, он занимался также делами милосердия[73]. Сохранились сведения о том, что отец и мать Анны Степановны тоже принимали участие в благотворительности[74].

Из сохранившихся до нашего времени исповедных росписей и метрических книг известно, что все родственники А. С. Демидовой были православными, регулярно причащались и исповедовались.

В особенности же отличалась благочестием ее родная тетя и крестная мать Аполлинария Евфимовна Тарасова (в первом браке — Заводчикова), являвшаяся главной благотворительницей расположенной близ Череповца Филиппо-Ирапской мужской пустыни^[75]. В начале ХХ столетия на ее средства в пустыни обновлялись и благоукрашались храмы, над ракой преподобного Филиппа Ирапского была устроена красивая сень. Супруг же ее, купец С. П. Тарасов, за свою благотворительную деятельность был даже удостоен Высочайшей благодарности и двух золотых медалей: на Станиславской и на Владимирской лентах. 

В семье потомков А. С. Демидовой сохраняется предание, что, в частности, благодаря ходатайству своей тети, имевшей «доступ ко Двору»[76], Анна Степановна и стала горничной Императрицы.

По документам, найденным в Государственном архиве Вологодской области, удалось уточнить и состав семьи Демидовых. У Степана Александровича и Марии Евфимовны было семеро детей: сыновья Николай, Александр, Степан, Сергей и дочери Аполлинария, Анна и Елизавета (младший из сыновей, Сергей, скончался в возрасте двух месяцев от рождения).

Там же были найдены сведения о том, что в мае 1883 года, когда Анне было пять лет, оба ее деда — купцы Александр Андреевич Демидов и Евфимий Иванович Агафонов — вместе с городским головой И. А. Милютиным участвовали в торжествах по случаю коронации императора Александра III. Именно они подносили императору 16 мая в Москве хлеб-соль от череповецких жителей[77].

По достижении отроческого возраста Анна Степановна, по семейному преданию, была отдана для обучения в церковно-учительскую школу, действовавшую при Леушинском женском монастыре^[78]. В период ее обучения обитель ежегодно посещал отец Иоанн Кронштадтский, с которым она, вероятно, была знакома еще по его приездам в Череповец и богослужениям в Воскресенском соборе.

В январе 1898 года приказом по Управлению Гофмаршальской части А. С. Демидова была определена на должность комнатной девушки к комнатам Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны. В фонде Гофмаршальской части в РГИА сохранилось два ее послужных списка[79], последний из которых относится к 1918 году. Благодаря им удалось не только установить точную дату ее поступления на службу ко Двору, но и выяснить, что она никогда не имела личного дворянства (как это утверждается в ее житиях и посвященных ей статьях). Личное дворянство получил ее родной брат Александр Степанович. Согласно документам ЦГИА СПб.[80], он был награжден орденами святого Станислава II и ΙΙΙ степеней и святой Анны ΙΙΙ степени, в 1911 году был утвержден в чине коллежского асессора, а в 1914 году получил чин коллежского советника (оба этих чина, как и ордена, давали право на личное дворянство, распространявшееся только на жену/мужа).

Поскольку при Дворе А. С. Демидова была всего лишь служанкой, имя ее почти не упоминается в различных мемуарах, письмах и дневниках дореволюционного периода. Напротив, в письмах и дневниках членов Царской семьи за 1917–1918 годы оно встречается очень часто, показывая, насколько близким и, возможно, даже незаменимым человеком стала она для них в тот период.

Сохранились также отрывки из ее собственного дневника за август-сентябрь 1917 года, опубликованные в Мюнхене в журнале «Вече» в 1989 году[81]. Анна Степановна упоминала в нем обо всех богослужениях, которые совершались для Царской семьи и их верных слуг в Тобольске, о посещениях ими храма, о церковных праздниках. Наряду с этим она писала в дневнике о занятиях царских детей, об их здоровье, а также упоминала множество мелких бытовых подробностей, связанных с ее служением Августейшим узникам. Из этого видно, что Анна Степановна и в заключении с ревностью и усердием, несмотря ни на что, продолжала исполнять свой долг.

О последних месяцах и днях ее жизни известно из тех же источников, которые повествуют о жизни и мученической кончине святых Царственных страстотерпцев. Им она была верна во дни их благоденствия и славы, с ними разделила и их крестный путь — даже до смерти.

К настоящему времени составлено новое, более подробное, жизнеописание Анны Степановны Демидовой, в котором по возможности представлены все этапы ее жизни, показаны ее отношение к Церкви, ее беззаветная верность Царской семье[82].

Некоторые новые документы удалось найти также о жизни и деятельности повара И. М. Харитонова. Так, в архиве ЦГИА СПб. были найдены метрические записи о рождении его детей: Капитолины, Петра и Кирилла, где содержались очень ценные сведения о биографии самого Ивана Михайловича. Например, в записи о рождении Капитолины Харитоновой в 1898 году сообщалось об отце, что он — «запасной ефрейтор из мещанского рода Царского села»[83], а в метрической записи о рождении Петра в 1901 году говорилось, что его отец — «запасной ефрейтор 1-го резервного пехотного Александра Невского полка, потомственный почетный гражданин»[84]. Оказалось, что информация из метрических книг не совпадает с той, которая изложена в публикациях о И. М. Харитонове, где утверждается, что он служил во флоте, а дед и прадед его были военными. Также выяснилось, что звание потомственного почетного гражданина Иван Харитонов имел уже к 1901 году, а не получил его в 1911 году, как говорится в его биографиях. При составлении жизнеописания мы воспользовались сведениями из метрических книг, как более достоверными.

В фонде Дворцовой полиции РГИА был найден послужной список на отца Ивана — Михаила Харитонова, в котором также содержится много новой информации. Из дела стало известно, что Михаил в «службу вступил из кантонистов[85]» и был назначен «канониром в роту № 6 Ивангородского артиллерийского гарнизона»^[86]. Через год он стал ротным писарем, затем служил писарем в штабе Ивангородской артиллерийской части, а с августа 1861 года — в штабе Кронштадтской крепости^[87]. В Кронштадте, видимо, и родился Иван. Но поскольку метрические книги кронштадтских церквей за 1865-1870 годы не сохранились, подтвердить это предположение пока нет возможности. Далее, из послужного списка мы узнали о том, что в 1873 году Михаил Харитонович поступил на службу в Санкт-Петербургское губернское жандармское управление, а 1 июня 1881 года был «командирован в Секретную часть охраны Его Императорского Величества»^[88].

В конце своей жизни, в 1894 году, Михаил Харитонов стал письмоводителем Дворцовой полиции. В послужном списке есть сведения о братьях и сестрах Ивана. Эти документы позволили более точно воспроизвести биографию повара И. М. Харитонова. Иван Михайлович был глубоко верующим человеком, хорошим семьянином, добросовестным работником и знатоком своего дела. Православная вера лежала в основе его любви к Родине и Государю, непоколебимой преданности Церкви. Эта преданность проявлялась в первую очередь в самоотверженном труде и усердии при исполнении своего служебного долга. В период царскосельского, тобольского и екатеринбургского заключения И. М. Харитонов отличался мужественным, достойным поведением, сохранял самообладание, переносил всё с терпением, продолжая честно и добросовестно исполнять свой долг.

В фонде Гофмаршальской части Министерства императорского двора РГИА есть объемное дело «Об уплате денег старшему повару Харитонову за продовольствие в Царскосельских дворцах и о расходах по пребыванию б. Царя и его Семьи... в г. Тобольске»^[89]. Это дело еще не до конца проанализировано, оно требует тщательного исследования, поскольку информация из него поможет уточнить некоторые подробности о жизни Царской семьи в ссылке. Например, материалы дела уже позволили проследить, как постепенно сокращалось довольствие для Царской семьи. Если в конце июля 1917 года в Александровском дворце стоимость питания на каждого члена Царской семьи составляла 230 рублей в день (завтрак, обед, полуденный и вечерний чай), то в конце Тобольской ссылки готовить приходилось из расчета 5 рублей в день (два блюда к завтраку и два к обеду). Но и при этом Иван Михайлович старался готовить как можно более разнообразные блюда. В записных книжках доктора Е. С. Боткина, которые были найдены в ГАРФе, сохранилось несколько меню обедов и завтраков за период Тобольского заключения[90]. Из них, например, видно, что и в период ссылки все арестованные по средам и пятницам соблюдали пост. Князь В. А. Долгоруков писал о поваре И. М. Харитонове в феврале 1918 года: «Харитонов добросовестно работает, старается»^[91].

Благодаря новым документам и материалам удалось значительно дополнить жизнеописание Ивана Михайловича, уточнить многие факты и даты его биографии[92].

И в заключение хотелось бы поблагодарить всех, кто так или иначе оказывает содействие в работе Екатеринбургской комиссии по канонизации святых. Нужно отметить, что практически во всех случаях в ответ на просьбы о помощи в сборе материалов мы встречали горячий отклик и искреннее участие. На наш взгляд, это свидетельствует об искреннем почитании верных царских слуг в нашем обществе.

Конечно, очень различна сохранность источников личного происхождения (их писем, дневников), которые лучше всего могли бы свидетельствовать об отношении их к вере и Церкви. Если письма доктора Е. С. Боткина и князя В. А. Долгорукова, дневниковые записи графини А. В. Гендриковой сохранились более-менее хорошо, то подобных источников об А. С. Демидовой и поваре И. М. Харитонове мы почти не имеем. Однако благодаря дошедшим до нас архивным и печатным материалам точно известно, что все они были православными, исповедовались, причащались, жизнь вели вполне благочестивую. Добровольно разделив с Царственными узниками их крестный путь, они нашли в себе силы исполнить и самую возвышенную заповедь Евангелия: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»^[93]. А по словам святых отцов, «не те только мученики, которые приняли смерть за веру во Христа, но и те, которые умирают за соблюдение заповедей Христовых»^[94].